Лекция: «Мой родной уголок — Лахва»

Лекция: «Мой родной уголок – Лахва».

Из воспоминаний Копеля Колпаницкого.

Из семидесяти лет своей жизни я прожил на Полесье немногим больше пятнадцати. Но до сих пор не забыл свои родные места. Наоборот тоска по ним растет из года в год. Лахва – передо мной.

Река Смердь течет не прямо – через несколько десятков метров вновь изгибается. В этих изгибах – живописные, романтические уголки, поросшие травой и окруженные кустами. До Припяти – не более десяти километров. По обеим сторонам речки – лоза, ольхи и липы. Вершины деревьев смыкаются над неширокой рекой, лишь кое-где пропуская солнечные лучи: светлые пятна на темной воде.

В вечно царствующей тишине хорошо слышно, как плещутся щуки и другая рыба. Вода – чистая, но темная (истоки реки были в местах с торфяной почвой).

Рано утром, когда ещё роса лежала на траве, блестя, как алмаз, всеми цветами радуги, любители рыбалки уже собрались на берегу – и я в их числе. Одни заняты рыбной ловлей, другие о чем-то задумались… В местечке Лахва, что на западном берегу реки, уже видны признаки жизни – из труб повалил дым. Это хозяйки затопили печи, готовят завтрак уходящим на работу. Пастухи идут от дома к дому, хозяева выпускают из калиток коров, которые присоединяются к стаду. У некоторых коров на шее – звонок, чтобы пастух не потерял их.

Где-то катятся по твердой земле телеги. По стуку колес знаток может определить, какая запряжена лошадь – сытая или голодная, молодая или старая, усталая или отдохнувшая. Даже о своем хозяине могли рассказать колеса – намазал ли он оси маслом и в каком количестве, ленивый ли, а может быть, бедный?

К Припяти плывут лодки с рыбаками. По три-четыре человека в каждой. Курят самокрутки – махорку, завернутую в клочок газеты. Один рыбак с веслом держит курс, а течение само несет лодку. Поднимаются при этим небольшое волны – шумом прибегают к берегу.

Каждые несколько часов идиллию деревенские тишины нарушает поезд, проходящий мимо местечка. Но затем тишина вновь возвращается в этот рай.

На столбах, деревьях, крышах – десятки гнезд аистов. То, что снег или ветер разрушили за зиму, птицы весной с большим трудом исправили. И теперь можно слышать, как они задирают голову назад и раздается их своеобразный клекот.

Кора с лозы и липы оборвана. Из нее плетут лапти, которые белорусы носят круглый год. Мы, еврейские дети, одевались иначе, но всегда завидовали белорусам – в хорошо сплетенных лаптях, с беленькими портянками, в полотняных брюках, рубашках, подпоясанных красными поясами. Выглядели белорусы такими легкими и «жвавыми»!

А зимой по воскресеньям собирались мужчины в центре местечка, смеялись, шутили, беседовали – только пар шел изо рта! В суконных брюк, теплых шубах, но все в тех же лаптях (их удобство и пользу я почувствовал позже, в годы своего партизанства).

На базар приезжали хуторянцы, привозили на продажу возы сена или дров. А ещё – возы с овощами, яблоками, грушам, сливами, клубникой, малиной, грибами и многим другим. Евреи платили деньгами либо выменивали на какой-нибудь товар. У всех хорошее настроение, все довольны сделкой. Правда, больно было смотреть, как потом какой-нибудь крестьянин оставлял всю свою выручку в пивной  Цехановича. Грустная «традиция»…

Такой была Лахва моего детства.

Источник: Лунінецкія навіны. 14 мая 1998 г.

325